1.Вы пишете: «Самое печальное, когда писателю приходится работать писателем». Поясните, пожалуйста, что Вы имели в виду.
М. К.: Дело в том, что истинное предназначение писателя заключается в преодолении литературы. А когда писатели становятся писателями, да еще начинают получать за это деньги, то у них в голове часто возникает серьезная путаница, и они перестают понимать, чем они на самом деле должны заниматься. Такая же неразбериха воцаряется и в мозгу читателей, которые и без того постоянно путают писателя с писателем, и наоборот. Поэтому я считаю, что писателю желательно иметь какую-нибудь далекую от литературы профессию и заниматься на досуге чем-нибудь попроще: например, лечением людей, адвокатской практикой, бизнесом или даже политикой.
2.Вы Кавалер французского Ордена Литературы и Искусства ( l’Ordre des Arts et des Lettres). Что для Вас значит эта награда?
М.К.: Маруся Климова - Кавалер Ордена Литературы и Искусства. Совсем неплохо звучит, по-моему. Уже только ради этого, безусловно, стоило жить и работать.
3.Расскажите, пожалуйста, о Марусе Климовой. Это псевдоним? персонаж? маска? Что Маруся Климова думает о Татьяне Кондратович, а Кондратович о Климовой?
М.К.: Мне кажется, что я уже отчасти ответила на Ваш вопрос. Если бы орден получила Татьяна Кондратович, то на ее груди эта награда смотрелась бы, вероятно, куда более банально и блекло. А Марусе Климовой даже государственная премия будет к лицу. И поскольку я с годами заметила, что очень ко многим вещам в жизни и творчестве отношусь как к деталям туалета, то с этой точки зрения Маруся для меня имеет бесспорное преимущество перед Татьяной. Хотя я впервые подписала свою книгу таким именем уже очень давно, еще до распада СССР, и, честно говоря, без прицела на какие-либо государственные награды.
4. Какую из книг Маруси Климовой считает самой важной Татьяна Кондратович? Маруся Климова согласна с такой оценкой?
М.К.: Практически все мои знакомые уже давно называют меня Марусей, поэтому я не могу сказать, что страдаю от раздвоения личности. Так что, если не возражаете, я буду просто говорить от первого лица. Наверное, это «Моя история русской литературы». Хотя бы уже потому, что для меня, как и для любого писателя, всегда особенно важна самая последняя книга. Ибо каждая новая книга для того и пишется, чтобы тщательно завуалировать все наиболее существенное и значительное, о чем ты по молодости и глупости проболталась в своих предыдущих книгах.
5. Вас называют «самым гуманным прозаиком современности». Вы согласны с этой характеристикой? Что такое, на Ваш взгляд, гуманность?
М.К.: Скорее, я воспринимаю это определение как комплимент. Хотя на самом деле я его вряд ли заслуживаю. Но все равно, мне такая характеристика чрезвычайно льстит. Поэтому я когда-то давно и поместила ее в свою биографию в интернете. Возможно, тут сказалось еще и то, что в своем романе «Домик в Буа-Коломб» я описываю вполне реальную историю, как мои парижские знакомые всерьез приняли меня за внучку Ленина. А Ленин, как известно, долгое время считался «самым человечным человеком», или же гуманным, если хотите, так как «гуманность» в переводе на русский и означает «человечность». Вот у некоторых людей, прочитавших мой роман, вероятно, путем сложных ассоциаций и осталось ощущение, что они имеют дело с самым гуманным писателем современности. Иначе я этот феномен объяснить никак не могу.
6. Вы перевели на русский язык многие произведения Луи-Фердинанда Селина. Почему именно этот автор? Что привлекает Вас в его творчестве? С каких произведений, на Ваш взгляд, следует начинать знакомство с творчеством Селина?
М.К.: Селин всегда пишет, в сущности, об одном. Так что начинать знакомство с ним можно практически с любой книги – ничего принципиально нового в других его книгах вы уже не найдете. Мне даже доводилось слышать, как некоторые читатели упрекают его в однообразии. Однако это всего лишь верность своему стилю. В природе ведь все так и устроено: когда кто-то хочет грушу, он тянет свою руку именно за ней, а не за яблоком, например. Очень важно, чтобы автор всегда оставался самим собой, а каждый читатель уже сам решит, чего именно ему в данный момент хочется. Серьезные писатели вообще редко отличаются большим разнообразием тем и образов. Чрезмерная разносторонность обычно свойственна графоманам.
Что касается переводов, то много-много лет назад я начала переводить роман Селина «Смерть в кредит», повинуясь чистому интересу а, возможно, даже по какому-то фатальному стечению обстоятельств. Тогда еще само имя Селина находилось под запретом, поэтому никаких реальных практических целей я в тот момент перед собой не ставила. По аналогии с карточной игрой, можно даже сказать, что я наугад вытащила первую приглянувшуюся мне карту из колоды, которая потом сыграла важную роль в моей судьбе. Тем не менее, сегодня я все чаще думаю, что во избежание путаницы, о которой я уже тут говорила, мне, вероятно, стоило бы выбрать себе в качестве профессии что-нибудь максимально далекое от литературы. Дело в том, что когда переводом занимается уже сложившийся литератор, с достаточно хорошо узнаваемым собственным стилем, то его личность невольно накладывает отпечаток на все, что он делает и в этой сфере. И тогда сразу же возникает множество разговоров и пересудов на тему влияний и заимствований. Хотя, на самом деле, совершенно непонятно, кто на кого больше повлиял: Пастернак - на «русского» Шекспира, или же Шекспир - на Пастернака. Нечто подобное, мне кажется, происходит сейчас и в моем случае с Селином. Это, безусловно, достаточно близкий мне человек, но я бы все равно предпочла, чтобы меня ни с кем не путали. Правда, несколько лет назад я натолкнулась на одного писателя – кажется, родом из Сибири, – который в крайне бурной форме выражал свое неудовольствие моей переводческой деятельностью и, насколько я поняла, исключительно потому, что в моих переводах Селин оказался не таким гладким, возвышенным, духовным, добрым и интеллигентным, как он сам. А этому товарищу почему-то непременно хотелось быть похожим именно на Селина. Вот, может быть, после таких случаев как- то невольно начинаешь думать, что Селину все-таки повезло с переводчицей. Посмертная судьба большинства писателей обычно бывает просто ужасна: даже самые яркие из них со временем превращаются в таких вот добрых причесанных интеллигентных дебилов и бесследно растворяются в окутывающей этот мир всепоглощающей пустоте, именуемой «духовностью».
7. Несколько слов о Жане Жене? Если бы Вам пришлось описать его творчество одной фразой — что бы Вы сказали? Или это невозможно? Кто для Вас ближе — Селин или Жене? Почему?
М.К.: Мне кажется, что самое точное определение творчества Жене уже дал Юкио Мисима, который характеризовал его как писателя, который «всю свою жизнь стремился возвысить унижение».
Жене, как известно, был крайне левым, встречался с Арафатом, поддерживал тесные контакты с «Черными пантерами», а Селин, наоборот, имеет репутацию чуть ли не фашиста и расиста. Даже по своему писательскому стилю они составляют полную противоположность друг другу. Может быть, по этой причине мне сложно отдать предпочтение кому-нибудь из них, настолько они уравновешивают друг друга в моем сознании.
8.В Вашем блоге читаем: «В то время как самые умные извлекают максимальную выгоду из своей глупости, дураки становятся жертвами собственного ума». Не могли бы Вы привести примеры? Например, из отечественной литературы?
М.К.: Весь советский период русской литературы является яркой иллюстрацией этих слов.
9. Расскажите, пожалуйста, о журнале «Дантес».
М.К.: Первый номер этого журнала вышел десять лет назад и, как нетрудно догадаться, был приурочен к 200-летию Пушкина. Второй номер, посвященный 30-летию Владислава Юрьевича Мамышева-Монро, появился чуть позже. В редколлегию журнала помимо меня вошли еще Дмитрий Волчек, Вячеслав Кондратович и Ярослав Могутин. Реакция читателей и критиков на журнал оказалась вполне предсказуемой, но неправильной. Все желающие убедиться в справедливости моих слов могут и сегодня познакомиться с его содержанием на сайте «Митиного журнала», так как бумажные экземпляры практически сразу после выхода стали раритетом.
10. Вы — автор книги «Моя история русской литературы». Согласны ли Вы с мнением, что это чисто «женский» взгляд на литературу? Делится ли литература на «мужскую» и «женскую»? А если делится, то в ком прячется это различие — в авторе или в читателе? Иными словами — может ли женщина писать «мужские романы» (не в качестве стилизации, эксперимента, игры, — а просто писать «по-мужски», потому что так у нее выходит)?
М.К.: Естественно, мне чрезвычайно льстит, что в «Моей истории русской литературы» находят чисто женский взгляд на литературу. Более того, я нисколько не сомневаюсь, что в самом ближайшем будущем, уже мужчины будут задаваться вопросам, могут ли они писать, как женщины. Женщинам же и сейчас совершенно незачем «писать по-мужски» или даже ломать себе голову над тем, получится у них так или нет. Ибо это совершенно тупиковое направление в литературе, которое к настоящему моменту полностью себя исчерпало.
11. Говоря о награждении Орденом Литературы и Искусства, Вы цитируете слова одного из героев Жана Жене: «Красота — это единственное, что я признаю». Что для Вас красота?
М.К.: Честно говоря, как-то никогда не задумывалась над природой красоты. Да и зачем? Есть ведь философы, у которых, наверняка, всегда найдется ответ на подобный вопрос.
12. Вы пишете о том, что читательские массы создают автора — от Канта до Петросяна. Есть ли известные авторы, которых это влияние затронуло минимально?
М.К.: Действительно, я считаю, что волны читательского негодования порой годами шлифуют некоторые художественные объекты, подобно тому, как море обрабатывает прибрежные камни и скалы, придавая им неповторимую форму и выразительность. В результате в фигуре того же Петросяна появляется нечто настолько монументальное, что его вполне можно поставить в один ряд с Кантом, Гегелем или Марксом. Но есть ли смысл перечислять тут тех писателей, чей облик лишен подобной законченности? По-моему, в современной мировой литературе таких - подавляющее большинство.
13. Если бы в «Моей истории русской литературы» была глава о Марусе Климовой — не как об авторе этой книги, а как о писательнице, на которую сам автор смотрит со стороны, как смотрит на Толстого и Северянина, — что было бы в этой главе?
М.К.: Я не очень люблю иносказания, но, вероятно, это глава была бы посвящена такой маленькой щепочке или же спичке, случайно попавшей в кадр финальной сцены фильма о гибели Титаника, которая, как известно, снималась в ванной. После чего некоторые наиболее наблюдательные зрители, присутствовавшие на показе этого фильма, немного повеселились.
14. Отрывки Вашей книги «Так когда-то говорил Заратустра» можно прочесть в Интернете. Представьте, пожалуйста, эту книгу.
М.К.: Сейчас, она вошла в качестве составной части в мою новую книгу «Моя теория литературы», которая в настоящий момент готовится к печати и должна скоро выйти в свет. Поэтому ее теперь, вероятно, стоит обсуждать именно как часть этой книги.
15. Вы пишете: «Никакая любовь просто невозможна без присутствия где-нибудь поблизости этого третьего, которому можно было бы своим возвышенным чувством основательно досадить. ( … ) Уберите объект тайного садирования, и вся любовь сразу же улетучится». Это касается только любви между мужчиной и женщиной или любви вообще?
М.К.: Любви вообще.
16. Рассуждая о запрете на эротику, Вы пишете: «это всегда проявление агрессии сытых против голодных». Это касается любой цензуры? Есть ли что-то в литературе, в искусстве, что Вы считаете нужным запретить? И можно ли что-то запретить в принципе?
М.К.: Неплохо было бы запретить ту же любовь, например. В «Моей теории литературы» одна из глав так и называется: «Запретить любовь!» По-моему, это гораздо более опасное явление, чем эротика или порнография. Хотя бы уже потому, что их, как раз, запретить куда проще.
17. Вы признаны самым знаменитым и знаковым персонажем Петербурга в области искусства. Как Вы относитесь к славе, признанию?
М.К.: В свое время Пастернак написал довольно странные стихи на эту тему, смысл которых, признаюсь, долгое время от меня ускользал. «Быть знаменитым некрасиво,|| Не это поднимает ввысь,|| Не надо заводить архивов,|| Над рукописями трястись… » Однако сегодня те, кто хоть немного знаком с психоанализом, без труда могут восстановить, что на самом деле хотел сказать запуганный и затравленный властью и окружающими поэт. Для этого просто нужно слегка сместить акценты и заменить одну частицу. И тогда его стихи будут звучать так:
Быть знаменитым и красивым –
Лишь это поднимает ввысь:
Не надо заводить архивов,
Над рукописями трястись!
Забавно, что Пастернак всегда очень ценил Северянина, перекличка с которым очевидным образом тут присутствует, особенно в отредактированном мной варианте. Должна сказать, что Северянин тоже является одним из моих самых любимых поэтов. В «Моей истории русской литературы» ему даже посвящена целая глава, которая так и называется «Идеальный поэт». О Пастернаке такого я, к сожалению, сказать не могу. Ибо я никогда не понимала, зачем читать произведения поэтов и писателей, произведения которых нуждаются в такой долгой и нудной расшифровке.
Но все это я говорю к тому, что надо быть очень внимательным, когда имеешь дело со знаменитыми людьми, поскольку на роль так называемых «великих» и «гениев» человечество часто выдвигает таких своих представителей, которые готовы подкидывать массам мысли и идеи, удобные и выгодные определенным группам людей. В данном случае Пастернак, например, явно подыгрывает наиболее ушлым и предприимчивым личностям, направляя в ложном направлении и устраняя с их пути лишних конкурентов, которые отнесутся всерьез к его словам. Тогда как совершенно очевидно, что для любого нормального человека со здоровыми инстинктами стремление возвыситься над окружающими, в том числе и путем обретения славы и известности, является абсолютно естественным состоянием. И не так важно, что Пастернак при жизни находился в достаточно сложных отношениях с официальной властью, гораздо интереснее, что процитированные мною стихи и в советские времена входили практически во все антологии поэзии, предназначенные для детей и юношества.
18. Вы — основатель фестиваля петербургского декаданса «Темные ночи». Что для Вас главное в этом фестивале? В чем, на Ваш взгляд, его сущность, идея, атмосфера?
М.К.: Мы организовали этот фестивали вместе с главой Новой Академии изящных искусств Тимуром Новиковым. Смысл этого фестиваля, думаю, понятен уже из названия. Дело в том, что в Петербурге-Ленинграде долгие годы проводился фестиваль искусств «Белые ночи», а, возможно, проводится и до сих - просто я теперь как-то перестала следить за подобными событиями… Так вот, я и остальные участники фестиваля решили напомнить жителям нашего города, что ночи бывают не только белыми, но и темными. Ночь ведь в принципе вообще не должна быть белой: в этом изначально присутствует какое-то извращение, черный цвет ей гораздо больше подходит. Покойный Тимур Петрович Новиков, как известно, вообще был большим противником всевозможных извращений - как в искусстве, так и в жизни. Я, естественно, с ним в этом до сих пор полностью солидарна. Так что желание вернуться к здоровым чувствам, мыслям и формам самовыражения и было главным, что нами тогда двигало. Что, в общем-то, и предопределило и атмосферу всего фестиваля, и реакцию на него со стороны публики и прессы.
19.Расскажите, пожалуйста, о своей книге «Моя теория литературы».
М.К.: Как я уже сказала, эта книга сейчас готовится к печати и должна вот-вот выйти в свет. По сравнению с «Моей историей русской литературы» в ней будет несколько больше метафизики. Хотя я всегда очень опасалась схоластики и стараюсь никогда не отрываться от земли, так что любая теория – достаточно рискованный для меня жанр. Но, надеюсь, я справилась.
20. Есть ли в истории русской литературы автор, исчезновение которого (допустим, умер бы во младенчестве) полностью изменило бы всю линию развития русской культуры, словесности? Могут ли быть такие авторы?
М.К.: Не стоит забывать, что к литературе вообще довольно сложно применить количественный критерий. Численность тут ничего не определяет. Обратите внимание: то, что сейчас называют «великой русской литературой», и вовсе состоит из нескольких личностей, которых можно пересчитать по пальцам. Уберите из этого перечня того же Достоевского, к примеру, - и все, великая русская литература просто перестанет существовать как мировой феномен. Обратное, кстати, тоже верно. Чтобы литература той или иной страны обрела всемирную значимость вполне достаточно появления всего одного какого-нибудь писателя. Вероятно, это связано с тем, что писатель никогда не принадлежит самому себе, а всегда является продуктом своего времени, окружения, языка, наконец. Даже производство хорошего вина требует совпадения целого ряда природных и климатических условий, в которых должна сформироваться виноградная лоза. И все это знают. А на литературу у многих почему- то совсем упрощенный взгляд: будто писатель просто берет карандаш и пишет. Но это не так.
21. Вы планируете продолжить работу над книгами о литературе («Моя история русской литературы», «Моя теория литературы»)? О чем будет Ваша следующая книга?
М.К.: Вряд ли. Мне кажется, что я уже сказала свое веское слово в отечественном литературоведении. Несколько романов я уже тоже выпустила, и даже сборник рассказов. Может быть, мне теперь стоит попробовать себя еще и в поэзии? В последнее время я все чаще задумываюсь над этим. Во всяком случае, название для своей будущей поэтической книги я уже придумала: «Я не поэтесса, но говорю стихами».
Беседовал Д е н и с Ч е к а л о в
